Нам хотелось бы так
Нанизать эти тонкие смыслы,
Чтоб взмахнула рука
В поднебесье орлиным крылом,
Чтобы через века
Пролететь окрылённою мыслью
И вернуться назад
В позабытый родительский дом.

Где отец, как всегда,
Сделал вид бы, что нас не увидел,
Встрепенулась бы мать
И, как чайка, вскричала: «Сынок!!!»
А потом за столом
Спеть «дожить бы до свадьбы-женитьбы»,
А ещё бы в поля
Побежать в никуда со всех ног.

В никуда, просто так,
От избытка всего и от счастья;
Чтобы ветер в лицо,
А кругом бы бездонная синь,
Чтобы рядом с отцом
Улыбались бы сёстры и братья,
И боялась бы мать —
Там ухабы скрывает полынь.

Мы в плену городов,
Люди-функции, люди-придатки,
И всегда хоть к чему,
Но приставлены по номерам.
И не выйти за круг
Нам ненужной, навязанной схватки
Неизвестно за что,
Непонятно зачем этот срам.

Ускользает с руки
Мелочь бусинок бисера смыслов,
Загрубевшие пальцы
Не держат шелковую нить,
Но пока в семь цветов
Обнимает весь мир коромысло,
То имеет ли смысл,
Как и прежде, по-чёрному жить?

Снова Тот в порыве графоманском
Хочет осень здесь запечатлеть,
С холодком и золотым убранством,
Что для листьев означают смерть;
С этой не смирившейся старушкой
В паутинке тоненьких морщин
На крыльце убогонькой избушки,
Столько лет не видевшей мужчин.

На былых когда-то сенокосах
В двадцать с лишком рощицы стоят,
Здесь хозяин не считает в осень
Петушков из выросших цыплят.
Глаз напрасно ищет изумрудный
Цвет озимых на просторах нив…
Левитану было б очень трудно
Написать нам осень, был бы жив.

Да и Тот, с поникшей головою,
В посеревшей смоли на висках,
Под мотив «нас было только двое»
Падших листьев ощущает страх.
Прелый запах тлена не напрасный,
Не напрасна эта круговерть…
Догорит костёр калины красным,
Чтобы снова белым закипеть.

Об этом писали, и много, я знаю.
Вовсю приложились певцы и поэты.
Зачем же я снова про белую стаю
И в осень тихонько вошедшее лето?

Два времени жизни, два времени года
Внезапно встречаются тихим рассветом.
Что знает об этом вся эта природа?
Зачем это бабьим считается летом?

Притихли берёзы, задумались клёны,
Зарделась рябинка в оковах обнов.
И в синях бездонных, над миром зелёным,
Застыл караван кучевых облаков.

С ближайшей берёзой смирившийся ветер,
Быть может, не к месту играет причёской.
Нежаркое солнце, склонившись на вечер,
Прощается с миром и этой берёзкой.

Бывает прощальным мотив подвенечный.
Я видел рыданья подруги невесты…
О, сколько там было тоски бесконечной!
Прощания с занятым местом заветным.

Короткая доля девических вёсен,
Стремящихся к лету и бабьему счастью.
И как-то нежданно является осень,
А счастья всегда не хватает, к несчастью.

Небесные силы щадят материнство.
Есть высшая милость для тех, кто рожает.
Любовь не всегда современное свинство,
Зато навсегда она с теми, кто знает…

Но все опоздали. Закончилось лето,
И осень холодным дождём постучалась.
А летняя песня ещё не допета,
Не допита чаша, любовь задержалась…

Для вас, пропустивших прекрасное лето,
Везде опоздавшие, милые бабы,
Оно задержалось, и здесь, а не где-то.
И только для вас, вы заметьте хотя-бы.

От этих роз сплошные беспокойства.
О них поют и пишут, даже дарят!
И все в каком -то умственном расстройстве
Безудержно все эти розы славят.

Тот вспоминает разные стихи,
Нашёптывает — розы, розы, розы…
Они стоят, загадочно тихи,
Не вызывают ни любовь, ни слёзы.

Везде обман! — смекает мудрый
Тот — Наследие больного фетишизма.
И розу белую он бережно берёт,
С каким-то чувством, но без фанатизма.

И вдруг уколы, как укусы змей,
Тот изумлённо розочку роняет —
За что ты так? Ведь Тот же не злодей,
Злодеев Тотов просто не бывает.

Тот удивлённо пялится на кровь,
Которая по капле вытекает —
Однако же, как колется любовь!
И от обиды слёзы закипают.

Тут вспомнилась прекрасная Зизи,
И скромная, как нежная фиалка,
Но розу белую, лежащую в грязи,
До боли Тоту стало как-то жалко!

Тот поднимает. И помчалась мысль
По континентам, странам и эпохам —
Как всё несётся, как прекрасна жизнь!
Когда ты с розой, всё не так уж плохо!

Ещё ему пригрезилась рука:
В перчатке чёрной, в лютые морозы,
На холмик с Тотом, принявшим века,
Пурпурную на снег роняет розу.

Промчалась жизнь, в себя вернулся Тот,
Немного очумелый от видений.
Себе напомнил, кто он, где живёт,
И сколько ещё будет поколений!

И со слезой он что-то нашептал
Прекрасным розам, каждую целуя.
И разослал по миру, разослал,
Своим послам любовь свою даруя.

В букете каждом, кто бы ни поднёс,
У каждой женщины, неважно от кого там,
Зардеется среди прекрасных роз Одна,
окрашенная алой кровью Тота.

А в твоей тишине недосказанный шелест волны
да искрящийся путь в бесконечные тайные дали,
где магический круг полновесной царицы Луны
запирает портал откровений любви и печали.

Под твоей тишиной скрыты бездны тяжёлых глубин
там обитель того, что назвали бы люди покоем.
Но к нему, как ни шёл, не добрался живым ни один –
эта честь только тем, кто его оказался достоин.

Над твоей тишиной, где никто никогда не бывал,
при попытке постичь повреждается разум навеки.
Я туда не хожу, я на волны гляжу среди скал,
постигая лишь то, что посильно пока человеку.

Агония розы в холодном бокале…
Крик чайки голодной в оконную раму.
Предутренний свет на пахучей печали,
украсившей ало хрустальную яму.

В сиреневой взвеси — лепные фасады,
чугунное кружево… Вяз одинокий.
Неясные тени под ним, палисады,
и окна повсюду. Холодные окна.

Огарок свечи восковой перед фото —
всего, что когда-то мне праздником было.
Но злою, холодною волей кого-то
ушло навсегда и дорогу забыло.

Эта осень вошла постепенно и тихо, не сразу
Ей ещё предстоит на костре погребальном сгореть,
А мне видится та, где метался затравленный разум
Между выбором жить или вслед за тобой умереть.

Как в стекле боковом проносились, вращаясь берёзы!
Несказанный соблазн, застилая туманом глаза,
Звал забыть поворот — и закончатся горькие слёзы,
И несносная боль, если вдруг не найти тормоза.

Но мешали глаза мне тобою оставленной дочки,
Крик сестёр долетал через гул разогретых колёс,
На стекле лобовом залипали берёзок листочки,
Осень лик обрела в тихом вальсе несбывшихся грёз.

Вдруг возникшие ритмы и образы стали стихами,
Увлекал и кружил мир безумных, роящихся снов.
Наяву возникали и рушились в пене волнами
Все религии мира заветами тонких основ.

И я верил, не веря, надеясь без всякой надежды,
Проклиная судьбу.А уж бога-то как поносил!
Искушал уничтожить меня и мой разум мятежный,
А в ответ лился вальс и укачивал тихо, кружил…

Я его не читаю, там несказанность в тысячи больше.
Он всего лишь фрагмент из картины, которой не быть.
Бесконечная боль филиграннее стала и тоньше.
И засела иглой, чтобы помнить, любить и служить.

Квадрат окна, расчерченный на клетки,
И в каждой ночь. И в этом переплёте,
В ночи, на голой, высушенной ветке
Уже дежурит под Луной напротив

Такой же чёрный, как и эта ветка,
Такой же мрачный… Но на диске лунном
Звучит сонатой, позабытой, редкой,
Под соло флейты при квартете струнном.

Не читаных писем прошедшего лета
В промокшей земле дотлевают листы.
Сжигала их осень в багрянце рассвета,
В закате дождями гасила кусты.

И мокро, и голо и негде согреться.
На лужицах неба сиреневый хруст.
Костры отпылали, морозно на сердце,
Лишь углями тлеет калиновый куст.

Враги нас делают сильней,
Выносливее и быстрее.
Мы видим лучше и, умнея,
Умеем отличать друзей.

Стихийно может, наобум,
Но, всё же, следуя науке,
Враги оттачивают ум,
А меч заточат наши руки.

Молись за меня, молись!
И ночью и утром ранним.
Держись за меня, держись!
Каким бы я ни был странным.
И будь же со мною, будь,
Насколько для счастья хватит
Разлука страшна на закате,
С утра начинают путь!

И если меня мой путь
С тобой разведёт надолго
Попробуй меня вернуть,
Благословляя дороги!
Когда же шепнут — забудь…
Ты не должна им верить!
Надежду поставь у двери
И будь же, любимая, будь!